...

Ладно, давайте начистоту.
Я не рассказываю. Я подвожу факты.
Представьте: вечная серость, бетон, грязь и дым. Полупустые улицы. Минимум зелени. Город замирает в своей безжизненности каждую секунду, каждую минуту. Он словно отращивает ороговевшие клетки, обволакивается в защитный, злобный панцирь.
Вы живете. Ложитесь спать, поднимаетесь. Завтракаете, ходите на службу. Но каждое мгновение, каждую минуту ожидаете чего-то. То ли страшного, то ли замечательного. Вы сами еще не можете определиться. Вы видите над головой огромную желтую вывеску, и ваш рот наполняется слюной. Или пересыхает. У кого как.

Давайте начистоту.
Четверть века назад на земле жило около восьми миллиардов человек. Сейчас – в лучшем случае шестая часть. Из них – двадцатая часть – живет. Остальные – существуют.
Представьте: сильное потрясение, шок, постоянный, вечный стресс. Вы молитесь о спокойствии, о минуте, когда перестанут трястись руки. Вы думаете только об антидепрессантах и десяти метрах веревки, лежащих в вашем гараже.
И тогда – УТОПИЯ. Если в общих словах: криогенный био-сон. Мультик, который включают в вашем сознании, пока ваше тело плавает в специальной органической жидкости, поддерживающей только самые необходимые функции жизнедеятельности вашего организма. Вас не заботит, что ваши дети и родные льют над вами слезы и приходят на свидания к стеклянному гробу. Вы просто сажаете цветочки в саду ваших грез. Это все, на что вы способны.
А те, кто остались тут, в реальности, снаружи, они стараются жить дальше. А иногда следуют за вами.
Итак, вы идете по улицам. Вы поднимаете голову вверх. Зачем? Посмотреть на облака. Наткнуться на желтую вывеску. И читаете: «Утопия».
У-то-пи-я. Вот так, по слогам, перекатываю каждый звук на языке, словно сладкую карамельку.
Или быстро, опасливо: утопия.
Самое страшное, жуткое слово на планете. Оно вызывает дрожь всего тела, волосы буквально встают дыбом, а зубы начинают стучать против воли. И в тоже время искорка счастья и наслаждения путешествует по всему телу.
Вам холодно. Вам страшно. Иногда – вам приятно.

Давайте начистоту.
Я из тех, о ком пишут грязные бульварные романы. Жизнь которых можно прочитать между строк, не вдаваясь в подробности. Двадцать страниц, которые пролетают как рекламный ролик. Возможно, вы управитесь за один прогон метро, перелистывая дешевую бумагу под худым голубоватым освещением вагона. Под задом у вас – жесткое неудобное сиденье. Над плечом храпит неопрятный старик. Вам хочется спать. Вот подходящий антураж для погружения в эту бессмысленную историю.
Представьте: семнадцать лет, сиротское детство и единственное, чем владеешь безраздельно – имя. Мия. Кто меня так назвал – не знаю. Мне рассказывали, что моя мать умерла при родах. Отец, видимо, сильно ее любил. Иначе не стал бы из-за ее потери отдаваться с потрохами в Утопию. Хотя, эта история мне совсем не нравится. Я часто представляла себе, кем бы могли быть мои родители. Иногда они были всего лишь парочкой подростков, которым не нужна была обуза в виде младенца. Иногда мне казалось, что они хотели создать семью, но погибли во время взрыва в Милуоне. Знаете, тогда что-то случилось на побережье, что-то взорвалось. Было уничтожено полгорода, а остальную половину смело в руины. Я родилась за три дня до этого. Вообще-то, в записях сказано, что я родилась на севере, а север гораздо севернее Милуона. Короче, эта теория тоже была неправдоподобна.
Как бы то ни было, мне никогда не хотелось встретить их, моих родителей, будь они живы.
Но, так или иначе, через три дня после рождения я оказалась круглой сиротой. Дальше – сиротский приют. Четырнадцать лет в нем пролетели вполне спокойно. А потом мы сбежали. Мы – это я и Камми, моя подруга. Сколько себя помню, мы всегда были вместе.
Я помню, что всегда, как только кому-то из наших в приюте исполнялось четырнадцать, они исчезали. Наши воспитатели говорили, что они просто уходили «на волю», «в жизнь». Так они и выражались. Но…
Но давайте начистоту: их просто запихивали в Утопии. И пока они запускали воздушных змеев на полянах своих грез, у них отбирали почки и прочие органы, которые можно пересадить людям с деньгами.
В общем, мы с Камми сбежали.
Итак, вот она «жизнь». Прекраснее некуда: ни еды, ни ночлега, ни денег. Я не помню точно, сколько дней мы скитались по подворотням, перебиваясь едой с задворок ресторанов.
Сейчас я даже не могу вспомнить, как мы познакомились с Виком. Просто, в одну минуту мы разговариваем о чем-то на улице, а следующее воспоминание – я уже сижу в гостиной их, парней, дома и жую какой-то неряшливый бутерброд. Камми рядом – отогревает замерзшие ноги в тазу с горячей водой.
В общем, как-то мы прижились. Вик – глава и «папочка», самый старший, ему почти тридцать. Вообще-то, его любовь – наука, но все, чего ему удалось добиться, это место лаборанта при каком-то частном исследовательском институте. Его другая страсть – мотоциклы. До нашего прихода его дом, это гнездо, приютившее кучу птенцов, было больше похоже на гараж. Повсюду вся эта металлическая дребедень, ключи и гайки, колеса на креслах, а в холодильнике вместо молока – банка с какой-то вонючей маслянистой жидкостью.
Про Вика я тоже много фантазировала. Спрашивать напрямую мне было неловко. Нет, Вик рассказал бы, он не из скрытных… Но, знаете, в нем было что-то, что останавливало вас от расспросов. Как останавливает вашу руку перед шедевром, картиной, написанной маслом, висящей в музейном зале и невинно демонстрирующей историю, которую автор, возможно, не хотел показывать общественности. Вам хочется прикоснуться, погладить все эти неровности, шероховатости, мазки, оставленные грубой кистью. Но вы останавливаетесь. Потому что это – вы, а это – шедевр. Понимаете?
Так и Вик. Я не спрашивала. Я мечтала, придумывала. Я нарисовала ему счастливое детство в большом доме на берегу моря. Я придумала ему трех сестер и двух братьев. Я придумала ему любящих родителей и мягкую, добрую бабушку. А потом он всего этого лишился. Может, как и я в одной из своих «реальностей»: его родные погибли в Милуоне. Тогда много народа буквально испарилось с лица земли.
В общем, неважно, что я там себе напридумывала.
Я говорю факты: Вик – тридцать лет, лаборант, механик, добряк и «папуля».

Давайте начистоту. Вам нужны факты.
В мире нет разных стран. В мире есть призрачный тоталитаризм, Объединенный Континент и разбросанные по нему Объекты с порядковыми номерами. Раньше они назывались Базиль, Милуон, Фионелло… Их и сейчас называют так, по старой привычке.
В мире не осталось разнообразия культур. Все они заморожены в музеях и закрытых библиотеках. В мире есть искусственный язык – для каждого, искусственная культура – для всех, искусственная религия – кому надо.
В мире нет суицида. В мире нет убийств. В мире нет инвалидности и смерти. На каждую неприятность найдется Утопия и стеклянный гроб. За спокойное амебное существование ты отдаешь себя и свой разум. «У вас неприятности? Вы хотите спокойной жизни? Отдайтесь в мягкие объятия Утопии, и вы получите то, чего желаете больше всего на свете». Наверное, такой слоган им бы подошел.

Представьте: вы любите. Вы любимы. Вы живете, вы дышите, вы счастливы. Идеально? Так было и у меня. А потом столкновение и холодный мрак, покалывающий иголками по спине.
И вот, вы существуете; вы делаете вдох - вас мутит - вы делаете выдох; вы несчастны. В первую неделю лицо потерянного человека стоит перед вашими глазами каждую минуту, каждую секунду. Через месяц вы еще слышите его голос за своей дверью, вам чудится его силуэт в окне. Но: сколько бы вы ни пытались, вы уже не можете вспомнить, была ли у него родинка на левой щеке. Через полгода его лицо становится бесцветной маской, прикрывающей вашу страсть.
Представили?
А теперь забудьте.
Для бульварного романа я уделяю слишком большое внимание чувствам.